Все чаще ощущаю себя каким-то Петром Стаматиным, который, по своим словам, ищет вдохновение на дне стакана, а по чужим - упивается в дубощи из-за того, что не может увидеть всех чудес своего же изобретения.


В очередной раз сидя над чистым листом в компании пустых бутылок, он водит пальцем по влажному краю кружки, пахнущей спиртом и травами, и пьяно внимает стеклянной мелодии.
Дни летят, а он сидит, пьет и слушает. Ждет. Мысленно он плывет по течению Горхона, и полынь любовно ластится к его волосам; небо серо, как река, и ничего не нужно ни ему, ни от него. Горхон несет Петра, бережно и ласково касаясь мертвых плеч.

Петр просыпается через пару часов; ни реки, ни полыни, ни неба; лишь Андрей иногда приходит, молча ставит перед ним очередную бутыль и так же молча уносит пустые. И лампа не горит, и врут календари, и нет покоя: страшно, тошно, неуютно.

Ему снится Горхон. Река спокойна, ей некуда спешить, она, в отличие от людей, не мечется по сторонам; у нее есть русло, у нее есть судьба.
Ему снится Горхон; он плывет по его течению, и полынь любовно ластится к его волосам. Ничего не нужно ни ему, ни от него.

Петр спит. Исполнитель у порога ревностно бережет его покой.